Из ПутеБродителя
Переулок, где стоит этот дом, испокон веку назывался Гагаринским, поскольку здесь располагались владения князей Гагариных. На их слетавшего в космос однофамильца обрушилась всеобщая любовь и хлынули потоком всяческие почести, однако же улицы переименовывать при жизни – такое в Советском Союзе было не принято. Точнее сказать, это вышло из моды в 1930-х годах, когда какой-нибудь бывший «любимец партии» мог в один прекрасный день вдруг попасть во враги, и тогда приходилось портреты срочно снимать, упоминания об «изменнике Родине» в изданных книгах замазывать, а улицы переименовывать в честь кого-то другого, что весьма накладно. И хотя от парня с чудесной улыбкой и кристальной рабоче-крестьянской биографией подвоха ждать не приходилось, отменять традицию ради него не стали. Посмертно – хоть площадь, хоть город, но при жизни улицу – это извините.
Поэтому в 1962 году Гагаринский переулок от греха подальше переименовали в улицу Рылеева, хотя поэт-декабрист был здесь всего раз в жизни, проездом остановившись в гостях у барона Штейнгеля.
Зато вот в этом скромном жёлтоватом домике жил другой декабрист – Пётр Свистунов, и жил, как полагалось корнету кавалергардского полка, весело и ярко.
Возможно даже, что очень шумно и даже буйно – ведь недаром же писал наш Ильич: «декабристы разбудили Герцена», а ведь дом Александра Иваныча расположен не более чем в двух сотнях метров отсюда.
Но в общем-то, ничего смешного в этой истории не было. «Кавалергарда век недолог…» В 16 лет ты воспитанник в пансионе иезуитов и штудируешь латынь, в 20 – корнет лейб-гвардии и танцуешь в белых лосинах на придворных балах, в 22 – с удивлением узнаёшь, что твои отчаянные друзья и весёлые собутыльники вывели солдат на Сенатскую площадь, в бездействии простояли там до вечера и были разогнаны залпами артиллерии. Потом друзей начинают допрашивать, и в показаниях всплывает твоё имя; ночью тебя забирают и тоже подвергают допросу – и ты со всей своей иезуитской закалкой принимаешься выкручиваться, но отчётливо понимаешь, что дело пахнет если не виселицей, то каторгой наверняка, и в любом случае – жизнь кончена.
Но ты не первый, кто в этих казематах не сумел совладать с отчаянием, и караульные солдаты вынут тебя из петли вовремя, так что ты не избежишь ничего – ни хруста шпаги, сломанной над твоей головой, ни приговора «15 лет каторжных работ», ни долгого пути в острог. Самым удивительным окажется, что есть жизнь и после «гражданской казни» – другая, но всё равно по-своему прекрасная: с высоким небом над головой, запахом тайги и большущими грибами, то и дело вырастающими на задворках дома, купленного на деньги, присланные братом – твоим законным наследником.
Выйдя на поселение, ты переедешь в Курган и по протекции родственников поступишь на службу в канцелярию, где почерком Акакия Акакиевича станешь переписывать казённые бумаги; дожив до сорока – женишься на дочке местного квартального надзирателя, а на шестом десятке вместе с немногими оставшимися в живых фигурантами «дела 14-го декабря» будешь помилован вступившим на престол Александром II.
Этот дом, давно позабывший звуки твоего голоса и шагов, примет тебя под свой кров и будет рад гостям – Матвею Муравьеву-Апостолу, пережившему двух своих братьев, более отчаянных, чем он, и Михаилу Бестужеву, тоже пережившему двух братьев, более талантливых. Чтобы порасспросить последних живых участников тех событий, сюда пару раз придёт Лев Толстой, задумавший роман «Декабристы». Эта книга так и не будет написана – вместо неё получится «Война и мир».
Бывшему кавалергарду судьба отмерит очень долгий век – 86 лет. Он ещё выдаст замуж за художника Сурикова внучку Елизавету и даже успеет слабеющими глазами увидеть её лицо на одной из картин мастера – «Меншиков в Берёзове», где Лиза останется в образе старшей из дочерей опального генералиссимуса.
Что в этой истории подлинная правда, а что – вымысел с вкраплениями фактов, не так уж и важно, потому что имя малоизвестного декабриста помогло дому не только уцелеть, но и попасть в руки реставраторов. Случилось это в самом конце ХХ века, когда старинные дома в Москве ещё не начали один за другим погибать от пожаров на глазах у столичных властей и потирающих руки инвесторов.
Дом Свистунова тоже обрёл своего инвестора, которого больше интересовал не сам особнячок, а участок – застроенный парочкой хозблоков, трансформаторной будкой и чем-то ещё, но зато расположенный в этом чудесном месте. Тогда ещё не злоупотребляли шулерским приёмом под названием «снос и воссоздание в прежних формах» – а может, инвесторы и в самом деле осознавали свою ответственность перед старинным городом, в котором живут… но они привлекли реставраторов и архитекторов, и те совместно разработали проект реновации участка. Особняк становился частью нового офисно-делового центра, которому предстояло занять всю остальную площадь.
Группа архитекторов под руководством Дмитрия Размахнина и Михаила Хазанова продемонстрировала не только профессионализм, но и удивительную деликатность: их творение не подавляет собой окружающие объекты, а словно ведёт с ними интересный и уважительный диалог. Гнутое стекло зеркального фасада причудливым образом отражает стоящую напротив типовую школу со спортплощадкой, жилую многоэтажку и купола храма св. Власия. А в вечернее время, когда в холле офисного здания включается свет, зеркальный фасад становится прозрачным, открывая взглядам прохожих зимний сад – продолжение того садика, что сумели сберечь проектировщики в пространстве между новым зданием и домом Свистунова.
Возможно, дом декабриста был отреставрирован так бережно ещё и по другой причине – знаменитый архитектор Алексей Щусев жил и работал в этом доме в 1912–1947 годах, то есть как раз в тот период жизни, когда создал проекты мавзолея и здания Наркомзема на Садовой-Спасской, станции метро Комсомольская-кольцевая и Большого Москворецкого моста, Казанского вокзала и Центрального дома культуры железнодорожников – помните, того самого, где великим комбинатором был найден последний гамбсовский стул из гарнитура мадам Петуховой?